— Откуда ты знаешь, путный я или беспутный?
— Пошел, пошел, — говорит она. — Займись наконец делом.
Я одергиваю пиджак и поправляю галстук.
— Что ж, я готов. Где наш Джим?
— В гостиной. Он уже целых полчаса тебя ждет.
Весьма похвально для школьника! Иду за ним в гостиную. Там жуткий бедлам. Кто-то включил радио, и оно орет вовсю: «Передаем вашу любимую пластинку…» Стою на пороге, а самого так и подмывает крикнуть: «Да неужели никто не может прикрутить это дурацкое радио?!». В комнате толчется уйма народу — все прихорашиваются, пудрятся, мажутся, стараются поближе протиснуться к зеркалу. Кто-то опрокинул на пол пепельницу, а последняя из трех пластмассовых уток, летящих по обоям, уткнулась носом в пол. В уголке, свернувшись клубочком, точно он совсем один, а кругом — пустыня, тихонько сидит Джим и, по обыкновению, читает какую-то книжку.
Я просовываю руку между чьих-то двух телес и дотрагиваюсь до его колена.
— Пошли, Эйнштейн.
Он встает, тоненький, как тростинка, слишком высокий для своих лет, делает пометку в книге и идет за мной. Ему предстоит рассаживать гостей в церкви. Глядя на него, можно подумать, что он даже не заметил, какое вокруг столпотворение. Недаром, когда мы выходим на крыльцо и он видит большой «роллс-ройс», украшенный белыми лентами, с сиденьями в белых чехлах, у него вырывается: «Совсем как на свадьбе, правда?» Тут уж я не выдерживаю и прыскаю со смеху.
Вырвавшись из сутолоки, царящей у нас дома, я радостно намечаю первую жертву в своем списке:
— Едем к тетушке Мириэм.
Говорю шоферу адрес, и мы с Джимом садимся в такси. Джим открывает книжку, и все окружающее снова перестает для него существовать. А я не могу себе этого позволить: мне нужно до одиннадцати сделать уйму дел, только бы Джофф Листер, мой двоюродный брат, которому поручено второе такси, тоже справился со своей задачей. В тысячный раз пробегаю глазами список и спрашиваю себя, успеем ли мы вовремя доставить всех в церковь. Список большой, и я горжусь этим — ведь я сэкономил Дэвиду немало монет, взяв на одно такси меньше. Но времени в обрез, поэтому остается лишь надеяться, что к нашему приезду все будут готовы и не заставят нас ждать.
Такси разворачивается и мчится по улице. Свадьба началась.
II
За две недели до рождества снегу навалило в два раза больше обычного, и у подножия холма он все еще лежит грязными буграми по обе стороны дороги. Судя по небу, похоже, что cо снегом еще не покончено: над крышами и печными трубами оно словно серое одеяло, и лишь у самого горизонта — там, где солнце тщетно пытается пробиться сквозь толщу облаков, — видна розовая полоса. Серебряные Трубы города Крессли настраивали свои инструменты во дворе «Принца Уэльского», и, когда такси на развороте замедлило ход, до меня отчетливо долетело: «Стой! Поют герольды-ангелы!». Я опускаю окно и кричу:
— Зайдите в тридцать седьмой. Заработаете десятку.
Дирижер поднимает руку, показывая, что слышал, и оркестр продолжает свои упражнения на свежем воздухе. Я знаю, что Старик обрадуется, если они зайдут, — ведь из-за свадьбы он не может быть с ними, а, по его словам, это первые святки за двадцать лет, когда он не участвует в репетиции.
Такси мчится по городу. Джим читает, забившись в угол, а я принимаюсь размышлять о свадьбе и обо всем прочем. Я думаю, если взять всех нас: меня, отца, мать, Крис, юного Джима и даже, наверно, Дэвида, — то эта церемония доставляет радость только нашей Старушенции. Вот уж она наслаждается сполна, достаточно взглянуть, как она всеми командует. Сколько лет она дожидалась этого дня. Крис уже двадцать семь, и, по-моему, Старушенция опасалась, как бы товар не залежался на полке. Хорошенькая перспектива: корпеть весь век над чужими тетрадками, дотянуть до пенсии и выйти в тираж, а потом, может, и жить-то придется у чужих людей. Но я лично не видел оснований для беспокойства, я всегда был уверен, что Крис выйдет замуж. Да и как могло быть иначе, ведь она такая хорошенькая, такая славная. Хоть она и моя сестра, но прямо скажу: такая девушка для любого парня подарок. Я считал, что дело только во времени, появится парень, который придется нашей Крис по сердцу, — и только ее и видели. Но Старушенция не очень-то доверяет парням, которые приходятся по сердцу, ей подавай положение, заработки, характер, и чем парень тупей и уродливей, тем вроде бы сильнее у него характер. Красивые парни хороши в кино или в телевизоре, а в жизни за ними смотри в оба, хоть и винить их очень нельзя: чего тут требовать, когда кругом такой соблазн!
Так думает наша Старушенция или, вернее, думала; видно, поэтому она не очень-то ласково встретила и Дэвида: парень он красивый, родом с Юга, и произношение у него чистейшее, не придерешься. Старший преподаватель английского языка в средней школе. Но это и все, что было о нем известно. Правда, это повысило его шансы: Старушенция наша считает, что по уму и силе характера учителя стоят на первом месте. Посиди она за партой, как я сидел еще совсем недавно, она бы так, конечно, не думала. Словом, ее огорчало то, что она не может жевать и пережевывать разные разности про родню Дэвида. (Его мать, вы знаете, была такая-то — у них еще был магазин тканей на Уайтли-стрит, а отец у него, знаете, кто? А сестра его сбежала с парнем из Уигана — бросила мужа с тремя детьми.). Нашу Старушенцию хлебом не корми — дай поболтать, иначе ей жизнь не в жизнь. Чтобы восполнить недостаток материала, она принялась вытягивать все, что можно, из Крис. Выяснилось, что Дэвид попал в плен в Северной Африке, когда ему было всего восемнадцать лет; что мать и отец его погибли при бомбежке Лондона, а подружка, устав ждать и писать письма, взяла да и выскочила замуж. Из Дэвида ей бы ни за что не выудить столь трогательную историю, а вот из Крис мало-помалу удалось. И как только она все это выудила, сразу к нему переменилась, не знала, куда посадить его и чем угостить. Она до того опекала его, что просто удивительно, как он не сбежал до свадьбы. Но такая уж у нас Старушенция: с виду твердая как кремень, а душа у нее как воск мягкая.
Итак, мы заезжаем за первыми гостями и усаживаем в машину тетушку Мириэм и дядю Горация; люди они скромные и не будут в претензии, если приедут первыми и им придется торчать в церкви все утро. Оставляю с ними Джима и наказываю ему:
— Оторвись от книги и займись делом. Гостей невесты будешь проводить налево, а гостей жениха — направо. Ясно?
— Это слишком для меня сложно, говорит Джим. — Надо было вам отрядить сюда кого-то потолковее.
— Никого другого, кроме тебя, у нас нет, так что будь внимателен, а не то получишь по уху.
— Зря будешь стараться — я взяток не беру, — говорит Джим.
Я не выдерживаю и улыбаюсь: ну и остряк же наш Джим, никогда за словом в карман не лезет.
— Ну, как хочешь. — Однако, изловчившись, я все же вырываю у него из рук книгу. — Это, я забираю с собой, может, хоть тогда ты спустишься на землю.
— Эй, а что же я буду делать в перерывах? — вопрошает он.
— Изучай могильные плиты. А вдруг найдешь знакомого, которого забыли пригласить?
Сажусь рядом с шофером, заглядываю в книгу — «Философия со времен Платона до наших дней» — и сую ее в отделение для перчаток под ветровым стеклом. Джим временами, право же, действует мне на нервы: ну и умище! Только диву даюсь, как это у меня оказались такой брат и такая сестра, как Крис. Да, если говорить по-честному, то выродок в семействе — это я.
По составленному мной расписанию ровно без четверти одиннадцать я в последний раз отчаливаю от церкви и еду домой — за Крис и Стариком. Все сошло без сучка, без задоринки, думаю я, страшно довольный собой. Ни один из наших гостей не подкачал, все идет как по маслу — ура! По пути встречаем Старушенцию, которая восседает в такси с видом новоиспеченной аристократки, а Дотти и Мэнджи строят мне рожи, прильнув к заднему окну машины.
И вот тут-то все и произошло. Сворачиваем за угол, а на дороге лежит забрызганное грязью дно от молочной бутылки, зубьями вверх. Раздается звук, похожий на пушечный выстрел, мы подпрыгиваем и заваливаемся вперед — лопнула шина. Машина заворачивает, въезжает на панель и, задрав кверху нос, останавливается. Шофер откатывает ее назад, на дорогу, мы оба вылезаем и осматриваем повреждение. Шофер приседает, упершись руками в колени, сдвигает фуражку на затылок и свистит.
— Ну, что там? — спрашиваю я. А в голове с отчаянной быстротой мелькает: Крис и Старик ждут меня дома, в церкви полно народу, а невесты нет как нет, и Старушенция наша с каждой минутой распаляется все больше.
— Плохи дела, — говорит шофер.
— Это я и сам вижу, — говорю я. — Сейчас без десяти одиннадцать. Что будем делать?
— Поставим запаску, — говорит он. — Ничего другого не остается.
Он сбрасывает белую куртку и слой за слоем принимается стягивать с себя дюжину разных пуловеров и жилетов, которые надеты под ней, — все это спокойно, мило, точно он в воскресенье сидит у себя дома на заднем дворе и отдыхает. Я выскакиваю из машины, бросаюсь к багажнику и начинаю шуровать в нем в поисках домкрата. Устанавливаю его и принимаюсь свинчивать колесо, моля бога, чтобы не появился какой-нибудь попка и не стал от нечего делать задавать всякие дурацкие вопросы. Этот шофер, видно, никогда в жизни не менял ни одного ската, всякий раз это проделывал за него кто-нибудь другой, а он только разоблачался и готовился. Так или иначе, но на этот раз он еще не успел достигнуть нужной степени оголенности, как я уже поставил запаску и, точно одержимый, стал завинчивать гайки. В начале двенадцатого машина была снова на ходу, и с опозданием минут на десять мы подкатываем к нашей калитке.
